Семьдесят два градуса ниже нуля - Страница 66

Через летчиков обменялись фотокарточками: он послал вырезанного из журнала греческого бога Аполлона, она в ответ — Бабу-ягу и трикотажные тренировочные брюки с припиской: «Чего голый стоишь? Отморозишь!» Два года перестукивались, вся Арктика настраивалась на их разговоры — посмеяться. И вот как-то подвернулась оказия: «ЛИ-2» должен был доставить продовольствие из бухты Провидения на остров Врангеля. Борис поклонился сменщику, уговорил начальника станции и полетел инкогнито на первое свидание. Вошел в радиорубку, огляделся и во все глаза уставился на румяную малышку. Не видел никогда — сразу узнал. Потоптался смущенно, с отчаянной решимостью подошел к ней и поцеловал в обе щеки.

— Наше вам, Татьяна Ильинишна!

— Танька, тебя зовут! — засмеялась малышка.

Борис так и застыл с открытым ртом, глядя на обернувшуюся к нему высокую и здоровенную деваху. Но тут раздался общий хохот, и жених с облегчением вздохнул. Так тебе и позволят в Арктике прилететь инкогнито!

Какой была, такой осталась — звонкой, насмешливой и донельзя самостоятельной. За все годы только раз всплакнула, не лежало у нее сердце отпускать мужа в эту экспедицию. Еле уговорил… Уж очень батя просил, привык за два совместных похода. Удачливым слыл батя, многие радисты к нему набивались, а тут сам кланяется: пойдем, Борька, тряхнем стариной. Поломался для виду, потешил свою гордость и согласился. Все, теперь если зимовать, только на дрейфующую станцию. Там ночь не ночь, самолет всегда прилетит, елку, почту, посылки сбросит — и человеком себя чувствуешь. А лучше всего вообще кончать с поляркой: дети в школу пошли — отцовский глаз нужен, да и Таньку грех вводить во искушение слишком длительной свободой. Вернусь — и швартуйся, Борис Григорьевич, на вечную стоянку в Черемушках. Из тридцати пяти лет чистых десять прожито в полярке. Мало? Много!

Полчаса осталось, на стрелки смотреть тошно — как полудохлые мухи на солнце… Капроновые нервы у бати — заснул. Значит, все у него решено, раз позволил себе заснуть: сообщат курс — запевай, а не сообщат — пешком, ползком пойдем искать ворота. Найдешь их, как же — прямо в рай… Ребята небось в балке томятся, гадают, почему это сеанс затянулся. Уходили — как хоккеисты вратаря по плечу хлопали: «Давай, Борька». Им хорошо, они каждый за себя отвечают, а в шайбе всегда виноват вратарь. Спасибо, ребята, за любовь и доверие…»

Сунул руку в ящик стола, вытащил кипу листков. У Ленькиной матери день рождения, а поздравление не отправлено. Мамочка, скажем прямо, три радиограммы в неделю от сыночка требует, чуть задержка — поднимает тревогу на сто слов. И докторские родители такие же психи, а у них, как на грех, тридцатилетие супружеской жизни — вот она, Лешкина радиограмма. Тоже будут бить во все колокола. Догадаются в Мирном — соврут что-нибудь помехи, мол, в ионосфере. Хорошо еще, что свою родню не разбаловал, приучил: раз в неделю «Жив, здоров» — и никаких тебе слюней.

Снова заставил себя думать о другом. Ребята наверняка веник на радостях докуривают — Тошкин эрзац-табак. Этому шкету все нипочем, на собственных похоронах фортели будет выкидывать. Сидит братва, концентраты жует, а Тошка приютился в углу, язык набок, накорябал что-то на бумажке — и прошу, товарищ Маслов, принять срочную радиограмму от члена коллектива Петра Задирако: «На деревню дедушке Макарову Алексею Григорьевичу. Дорогой дедушка, возьми меня отсюда. Мясо все слопали, никому я больше здесь не нужен, а намедни Гаврилов хотел меня высушить и пустить на курево…» Животы надорвали. Нигде не пропадет Тошка — счастливый характер.

Великая сила — характер, кому-кому, а радисту это известно. Хотя радист, дорогие товарищи, докторского образования и не имеет, а никакой доктор ему в подметки не годится, когда надо поднять человеку настроение. Ну, воздействовать на психику, что ли. Дурак-радист здорового мужика в хлюпика превратит, а умный из хлюпика сделает богатыря. Взять, к примеру, Савостикова. Мускулов вагон, а характера — маленькая тележка, совсем сдал парень после того, как заблудился в поземку. Тогда не кто-нибудь, а он, Борис, попросил Валеру сочинить текст, батя подписал, и пошла в Ленинградский спорткомитет радиограмма о геройском поведении мастера спорта Савостикова, спасшего начальника поезда. И такое оттуда поздравление Ленька получил, что по сей день готов вместо тягача сани тащить. С Валерой — наоборот. Жена сообщила, что тяжело заболел отец, подозрение на рак. Зачем? Пошлют за Валерой «ТУ-104» и доставят в Москву? Пришлось задержать радиограмму, а жену надоумить: сочувствуем, но просим учесть ситуацию.

А как в прошлом походе Серегу Попова лечили? Отпетым циником и бабником был Серега (был! Он-то есть, ты будешь или не будешь — вопрос), в тридцать четыре года неженатый, один у него разговор — женщины: как они — Антонина, Рая и другие — его обожают. Борис и предложил провести курс лечения. К обеду на десерт — первая радиограмма: «Дорогой мой ненаглядный твой сыночек уже толкается тук-тук в июне поеду рожать к твоим хочу назвать Сереженькой телеграфируй согласие. Твоя Марфуша».

Два дня Попов обалдевший ходил, за голову хватался: «Вот змея!» Выдержали Серегу неделю — и хлоп на стол новую радиограмму: «Согласно заявлению гражданки Петриковой Антонины Николаевны и показаниям свидетелей двое близнецов рожденных упомянутой гражданкой зарегистрированы вашу фамилию тчк Соответствии законом алименты взыскиваются вашего расчетного счета тчк Завзагсом Рудаков». Серега чуть не слег, но батя велел добавить еще. Добавили — радиограмму от родителей: «Приехала из Рязани Раиса на седьмом месяце говорит твой сообщи срочно принимать как невестку или нет». Тут Серега озверел, стал заикаться, и батя при всех сказал: «Поможем тебе, Попов, выручим, но обещай коллективу: о бабах больше ни звука». — «Да я… чего хочешь! Землю есть буду!» — «И с этим делом покончишь?» — «Батя! Клянусь!» Тогда признались…