Семьдесят два градуса ниже нуля - Страница 45


К оглавлению

45

Потому так и ухватился за возможность попасть в Антарктиду, пройти санно-гусеничным путем по ее ледяному куполу. И попал, хотя только солдат поймет, каких усилий и жертв ему это стоило, какой аскетической жизнью жил Тошка второй год службы.

Ну и что же? На Доску почета в колхозе повесили — знатный земляк, походник Антарктиды! А он, этот знатный земляк, и здесь клоун. Как был, так и остался «своим в доску, рубахой-парнем» — у всех на подхвате. В Мирный прибыли, транспортный отряд дневал и ночевал на припае, с опасностью для жизни суда разгружал, а Тошка что в это время делал? Три раза в день посуду на камбузе мыл на сто двадцать персон. Некому больше было мыть посуду, только Жмуркин сгодился на такое ответственное дело! Спасибо еще, взял батя на Восток, не было счастья, да несчастье помогло: аппендикс у Мишки Седова вырезали, освободилась штатная должность. А то красиво бы отзимовал, ярко и доходчиво рассказал бы на колхозном собрании, как «знатный земляк» героически мыл тарелки и драил кастрюли на камбузе обсерватории Мирный.

Ну, взял батя с собой, а что толку? Тоже на подхвате. «Потерпи, Тоша, повзрослей на один поход, сынок». Повзрослеешь тут!.. Через зону трещин, заструги шли — близко к рычагам Валера не подпустил: рано, мол, присматривайся, дело серьезное. Как на обсуждении вставишь слово — цыц, мальчишка, взрослые люди говорят. «Маленькая собачка до старости щенок» — это о нем Сомов сказал. Не выдержал тогда, ответил: «Щенок — он всегда собакой станет, а мерину конем не бывать!» Не простил обиды Сомов… Вот тебе и попал в поход — чуть ли не пассажиром… Ленька и вполовину так тягач не знает, а почет и уважение — батю от смерти спас! У Сомова не поймешь, в чем душа держится, а герой — чуть сам не отдал концы, но вытащил Леньку из поземки. Петя, уж совсем вроде ангелочек без крыльев, — воем исходил, а встал на помороженные ноги, чтоб накормить людей…

Тошка вспомнил вдруг рассказ старшего брата, как тот попал на фронт весной сорок пятого и, сопливый мальчишка, переживал, что война вскоре закончилась, а он подвига не успел совершить, вспомнил потому, что поймал себя на такой же детской мысли: обидно, поход на последнюю четверть переваливает, а он, Тошка, так ничем себя и не проявил.

Тяжело вздохнул: все думают, что нет на свете человека веселее и счастливее Жмуркина, а он просто неудачник. Ростом маленький, характером несолидный, любовью обойденный. Никто не посмотрит на него такими глазами, как смотрят на батю, никто не скажет — выручи, Антон Иваныч, сходи еще в один поход, на тебя вся надежда. Будет Тошка, не будет Тошки — один черт. Никому он не нужен…

С этими горькими мыслями и тянулся за идущим впереди тягачом Валеры неудачник Тошка, глупый пацан, которого походники, как подарок судьбы, приняли, младший братишка, от одной улыбки которого оттаивали озябшие души, беззаветный трудяга, готовый полезть хоть в двигатель, хоть к черту на рога — свой в доску, рубаха-парень, надежнейший из надежных.

Кое в чем, конечно, ты сам виноват, но виноваты перед тобой и батя, и Валера, и другие старшие товарищи. Кто-то из них мог бы, должен был бы не только байкам твоим посмеяться, но и на разговор вызвать, понять, чем ты дышишь, и, разобравшись, сказать: «Ну какой тебе еще нужен подвиг, если ты целый месяц идешь в семьдесят градусов мороза по куполу, мерзнешь, как не мерзла ни одна собака, вкалываешь не за страх, а за совесть и все-таки жив и пока здоров? Если об ордене размечтался, то зря: батя и тот ни одного в Антарктиде не получил. Зато все полярники будут знать, что за человек Антон Жмуркин. Мало тебе, что ли? Если мало, значит, верно, что ветерок в твоей башке гуляет и надо тебе повзрослеть еще на один поход. Хотя и в этом ты еще хлебнешь — до Мирного восемьсот километров, лихие будут эти километры, поверь битому волчаре, Тошка…»

«Харьковчанка» остановилась, притормозили и следовавшие за ней машины. Тошка взглянул на часы — батюшки, обед! За раздумьями и как-никак самостоятельной работой забыл, что позавтракал плохо, и сейчас вдруг почувствовал такой голод, что съел бы, кажется, зажаренный коленчатый вал. Даже подшлемник не натянул — бегом по морозу на камбуз.

— Рано, — буркнул суетившийся у плиты Петя, — поди поработай, нагуляй аппетит… робот!

— Бойся собаку сытую, а человека голодного! — прорычал Тошка. — Дай хоть бутербродик умирающему!

Сердобольный Петя уступил, и Тошка, жадно прожевав кусок копченой колбасы, сразу повеселел. Будто и не чувствовал себя разбитым, будто не думал о горькой своей судьбе.

Девичьи слезы, юношеские печали…

ЦИСТЕРНА

Не верили, не ждали от этой цистерны ничего хорошего, а все-таки тлел уголек надежды: чем черт не шутит, когда бог спит? Дыхание затаили, смотрели, как Ленька отвинчивает крышку горловины, и увидели снова облепленный густой массой черпак…

Ладно, хоть и на киселе, а дошли ведь сюда — до станции Восток-1, половина пути позади. То есть станции никакой здесь нет, символ один, но греет сам факт: не безликая точка в снежной пустыне, а географическое название, отмеченное на любой антарктической карте. Радиограммы домой отправили, и родные точно будут знать, где сутки назад находились их полярные бродяги. Удалось и кое-чем разжиться: на брошенных в незапамятные времена полузасыпанных снегом санях валялось несколько разбитых ящиков и с десяток досок. Пригодятся в хозяйстве, пойдут в огонь — соляр и масло разогревать.

Больше на станции делать было нечего, осталось лишь цистерну подцепить к Ленькиному тягачу, следом за хозсанями. Дело минутное: примотали стальное водило к саням, разошлись по машинам и двинулись вперед — уже не по колее, а развернутым строем — снег в этом районе Центральной Антарктиды спрессован крепко, и необходимость в колее отпала.

45